Крупным планом, 2006[роман-дневник] - Иван Сабило

Два красивых, но каких-то незавершённых сновидения, причём оба с побегом. Спросил у Галины — к чему такие сны? Она, как всегда после некоторого молчания, ответила:

— Наверное, к тому, что сейчас утро, а потом наступит вечер.

Вечером вместе с Л. Салтыковой отправились в ЦДРИ. Туда Московский Пресс-клуб пригласил нас на встречу: «Восточные мотивы в русской литературе». Ведущие — Валерий Поволяев и бывший посол в Ливане, журналист и писатель Олег Пересыпкин.

Открыв вечер, Поволяев предоставил слово Пересыпкину. Олег Герасимович стал говорить об известных деятелях русской литературы и культуры, о тех, кто в своём творчестве уделял большое внимание арабскому миру. Прежде всего, о Николае Гумилеве, который многие стихи посвятил Африке и Востоку и который, живи он дольше, возможно, более, чем кто-либо другой, сблизил бы Россию с Востоком.

Поволяев говорил более пространно. Голос низкий, рокочущий. Запомнилось сказанное им, в дополнение к словам Пересыпкина, о гибели поэта: Гумилёва расстреляли не как одного из мятежников, а как автора листовки, в которой был выражен протест против большевиков и призыв к мятежу. Гумилёв написал черновик листовки, затем переписал текст и уже «чистовик» отдал руководителям готовившегося мятежа. Черновик положил в одну из книг своей библиотеки. Когда к нему явились чекисты с обыском, он не смог найти, в какой из книг черновик. А чекисты нашли. Арестовали автора, ему грозил расстрел. Г орький, Луначарский и другие обратились к Ленину с просьбой сохранить жизнь русскому поэту. Ленин послал телеграмму, но кто-то из тогдашних деятелей — нечаянно или нарочно — положил её «под сукно». И достали её уже после того, как Гумилёва расстреляли.

— Такова легенда, — закончил своё выступление Поволяев. — И сейчас невозможно точно сказать, что там было на самом деле, а Гумилёва не стало.

Ну, легенда и легенда. Хотя современник Гумилёва и его ученик, знаменитый эмигрантский поэт Г еоргий Иванов, у которого есть такие строки: «Овеянный тускнеющею славой, в кольце святош, кретинов и пройдох, не изнемог в бою Орёл Двуглавый, а жутко, унизительно издох», — вот он в своих воспоминаниях говорит, что Гумилёв читал ему прокламацию, которую сам написал во время Кронштадтского мятежа. Она призывала рабочих оказать поддержку восставшим матросам и, попади к чекистам, стала бы смертельно опасным для поэта документом. Георгий Иванов посоветовал набрать текст на пишущей машинке, а рукопись уничтожить. Гумилёв попросил не беспокоиться, мол, рукопись размножат на ротаторе, а потом вернут её автору. И добавил: «У нас это дело хорошо налажено». В следующий свой приход к Гумилёву Иванов застал его весьма озабоченным — тот искал и не находил рукописный вариант своей прокламации. Но как будто всё-таки нашёл, потому что потом в следственном деле Гумилёва её не оказалось. Так что и главной улики, изобличающей вину поэта, выходит, не было.

После Поволяева выступил посол Йеменской Республики Абдель Ар-Раухани. На добротном русском языке он сказал:

— Мы гордимся хорошими отношениями России с арабскими странами. Стараемся развивать экономические и политические отношения. В 20-е годы прошлого столетия мы уже строили с вашей страной отношения на дружественной основе. Мы боролись за то, чтобы Россия стала членом Исламской организации, и в сентябре прошлого года это случилось. Это важно для России и для нас. Ваш великий поэт Александр Пушкин написал о Коране, об арабском языке и литературе. Писал и Лев Толстой. Мы всегда хотим больше знать, о чём они написали. Мы хотим больше знать о вас и поэтому готовы к ещё более тесным контактам.

Выступавшие вслед за ним писатели и общественные деятели говорили о том, что впервые в России на арабский Восток обратил внимание Петр Первый. Он приказал перевести Коран с французского языка на русский. А Пушкин написал статью «Влияние Корана на русскую поэзию» и девять стихотворений — «Подражание Корану», их отличительная черта — тонкость понимания Корана и Востока.

Иные выступающие напоминали: «Аллах удерживает небо от его падения на землю», «Аллах удерживает небеса, чтобы они не удалились от нас совсем.»

Часто мы даже не подозреваем, сколько арабских слов вошло в русский язык: алгебра, банан, алкоголь, кисет, адмирал, азарт, алмаз, капитан, караван, диван, бархат, кабала, бедуин, кандалы, казнь, кинжал, сундук, халат, мат, магазин, майдан, мечеть, мазут, химия, халат, шуба, юбка, шарф, лазурит.

В зале оказалось немало моих знакомых, в их числе Сергей Луконин, который неоднократно бывал у меня в Питере и который в приложении к «Литературной газете» «Лад» опубликовал интервью со мной, чуть ли не на полосу. Мы поздоровались и на «чаепитии» были вместе.

Л. Салтыкова познакомила меня с милой женщиной, Лидией Ивановной, вдовой писателя и литературного критика Александрова. Представила её как ответственного секретаря Союза литераторов Москвы. Мне было интересно, что это за Союз? Но поговорить не удалось — её всё время отвлекал улыбчивый, влажногубый человек в строгом коричневом костюме и светлых кроссовках. Это был Глан Онанян. Несколько дней назад он подарил мне свою книгу стихов «Над нами». Есть в ней такие:

«Божья коровка,

Полети на небо,

Принеси мне хлеба,

Чёрного и белого,

Только не горелого…»

…Но вместо хлеба в той считалке детской

Мне камень чёрный небо отвалило,

немного перепутав счёт щедрот…

Трогательно и проникновенно. А что ещё нужно стихам!?

Хороший вечер, хороший разговор. Но вспомнил Марию — и ушёл раньше.

22 марта. Мой кабинет находится рядом с «кадрами», точнее, я попадаю в него через «кадры». В «кадрах» — две сотрудницы, примерно сорокалетнего возраста, блондинка Тамара Евгеньевна и брюнетка, руководитель Людмила Николаевна. Внешне весьма привлекательные. Людмила Николаевна в прошлом библиотекарь, выпускница Московского института культуры. Пригласила выпить с нею чаю, я подарил ей свою книгу «До выстрела». Обо всём говорит со знанием дела. Начитанна, умна. Но всегда строга и как будто безрадостна. Однажды я спросил: «Грусть и скорбь — ваши лучшие подруги?» — «Ах, Иван Иванович, откуда возьмётся радость, если я живу со свекровью!» И перевела разговор на литературу. Она только что прочитала книгу о Дантесе. Даже подумала, что не так уж Дантес был плох, состоялся как личность, став пэром Франции, и все шесть лет, пока она была жива, оставался мужем Екатерины Николаевны — родной сестры Натальи Гончаровой.

— Пушкин сам был несдержанным, сколько раз он стрелялся на дуэлях! Это и привело его к гибели, — в сердцах сказала она.